Он прощался всегда намеренно небрежно и не позволял ей провожать себя. Считал - не стоит привлекать внимание Судьбы к этим прощаниям, чтобы, чего доброго, той не пришло в голову поставить под одним из прощаний свой беспощадный росчерк.
Судьбы он боялся и никогда не строил планы дальше, чем на завтрашний день, - боялся, что Судьба обозлится на него за легкомысленную самоуверенность. Может, это было единственным, чего он боялся в жизни…
А в этот раз даже не смог забежать к Ирине перед поездкой - с матерью случился очередной сердечный приступ, и после вызова «скорой» он просидел весь вечер дома - неловко было оставлять мать одну.
Ирина ждала его, конечно, волновалась, надо было позвонить, и он долго приготавливался к этому звонку - выкурил две сигареты, написал ответ на деловое письмо, которое валялось уже месяц на холодильнике, посмотрел по телевизору мультик. И от того, что звонить надо было непременно, и от того, что он знал заранее ее слова и интонацию, с которой эти слова будут произнесены, в нем возникло и завибрировало раздражение, как частенько случалось в последний год, - зудящее раздражение на мать, на Ирину - на этих двух женщин, делающих жизнь его непереносимой.
Набирая номер и глядя исподлобья на экран телевизора, где копошилось на стволе диковинного растения какое-то диковинное сумчатое, он подумал: ее можно понять, она, конечно, устала…
- Ира! - бодренько начал он. - Тут такое дело, понимаешь. Я никак не смогу сегодня. У мамы приступ был, «скорая» только уехала… Ну, ты сама понимаешь…
- Понимаю, - спокойно сказала Ирина. Но он-то знал подкладочку этого спокойствия. Да, подумал он, конечно, устала за эти годы. И я устал. Но что же делать, что же делать…
- Ну, до завтра обойдется, я надеюсь, - продолжал он. - А утром Андрей заедет за мной.
- Ага… - рассеянно, как ему показалось, ответила Ирина. И это его насторожило.
- …За мамой здесь тетя Люба присмотрит. А я дней через пять - назад… Может, и раньше… Посмотрим, как там сложится.
- Ясненько, - ровно проговорила она, и он понял, что весь этот тон, разумеется, - протест.
- Ирина! - крикнул он. - Ну, что такое?!
- Езжай, ради Бога, - сказала она сломавшимся, как перед плачем, голосом и повесила трубку.
Он схватил пачку сигарет и пошел на балкон - покурить.
Мать спросила вслед:
- Мадам в претензии?
- Оставь меня в покое! - огрызнулся он.
- Бедняжка! Никак не может дождаться моей смерти! - когда речь шла об Ирине, мать всегда переходила на патетический тон, у нее это хорошо получалось, она всю жизнь вела драмкружок во Дворце пионеров.
Он стоял, облокотившись на перила, и смотрел, как внизу, во дворе, Славик моет новые «Жигули». Он так любовно протирал тряпочкой помидорно-красную крышу машины, что хотелось, как в шкодливом детстве, стряхнуть на эту идеально лаковую гладь пепел от сигареты.
Мать, лежа на диване, продолжала что-то говорить. Он вздохнул, придавил окурок о перила и толкнул в комнату балконную дверь.
- …и пересидит, переждет, конечно… И захапает тебя! - торжествующе закончила мать. Монолог был неизменный, с незначительными вариациями.
- Лежи, пожалуйста, спокойно, - миролюбиво сказал он. - Тебе нельзя волноваться. - Но не выдержал, процедил сквозь зубы: - И не трогай Ирину, сколько можно просить тебя!
За Бричмуллой они свернули на узкую пыльную дорогу и долго еще петляли по ней, поднимаясь все выше. Андрей остановил «Ниву» на небольшой поляне.
- Ну вот, - сказал он. - Доползли… Как тебе здесь - глядится?
Внизу горбились горушки, окрашенные в охру, от темной до золотистой, с желтыми и зелеными пролысинами, над горами вздымались красновато-бурые скалы. Над всем этим дыбилось жаркое пустое небо.
- Что, нормально… - сказал он и выбрался из машины.
Поляна, на которой они остановились, заросла травой и кустарником. Повсюду торчали огромные фиолетово-чернильные шапки чертополоха, узорчатые желтые шапочки бессмертника.
Он огляделся вокруг и, закрыв глаза, глубоко вдохнул воздух, напоенный хрупкими тянущимися запахами.
- Лимонник… шалфей… - узнавал он. - Что еще? Мята… душица…
Чуть поодаль сбились в хилую рощицу дикие яблони. Над рощицей в скалу уперлась огромная арча, выгнутая саксофоном.
- Смотри, саксофон, - кивнул он Андрею.
- Ага, я по нему ориентировался… - ответил тот, доставая из машины сложенную палатку и тугие бокастые рюкзаки. - У нас тут дневка была в прошлом году, когда без тебя ходили…
Андрей возился с палаткой, искал в машине запропастившиеся колья, чертыхался, а он стоял и молча оглядывал такое огромное и все-таки тесное пространство, загроможденное скалами.
Со студенческих лет они сплавлялись на катамаранах по горным рекам, ходили с ребятами в походы по два-три раза в году - казалось бы, и привыкнуть можно, - но каждый раз он вновь тихо изумлялся этим громадам и задыхался, жадно глотая этот воздух.
- Виктор, подержи! - позвал Андрей.
Он встрепенулся и пошел помогать другу ставить палатку.
Давно уже он признался себе, что завидует Андрею. Тому, как сдержанно и спокойно властвует Андрей в своей жизни. Тому, как преданно заглядывают в глаза ему Вера и мальчишки. Да и в деле своем - не с наскоку, а верно и основательно забирался Андрей все выше - недавно его назначили главным инженером крупного завода. А одногодки, между прочим, одногодки… Что там говорить! - Андрей был человеком удачи. И сильнее всего Виктор завидовал его семейной жизни. Как-то сумел Андрей вылепить себе половину, не сломав женщину, не повредив ее достоинство. Здесь даже не скажешь - повезло. Нет, сам сделал, сам - Верка была в институте безалаберной и дурашливой девчонкой. И не полезешь ведь в душу, не спросишь - что и как.
Взять нынешнюю вылазку: решили без женщин идти - Вера спокойно, молча сложила мужу рюкзак; если бы в последний момент Андрей велел ей собираться - собралась бы за десять минут так же спокойно и споро. Не было в их союзе междоусобиц из-за какого-то дурацкого самолюбия. Самолюбие растворялось в любви и безоговорочном доверии друг к другу.
А у Ирины ее самолюбие - бастион, не подступишься.
«Да… - подумал он, забивая камнем кол в мягкую землю. - Да, все дело в безоговорочном доверии… Как же они договорились об этом? С самого начала? Или вовсе ни о чем не договаривались?»
- Сильнее натягивай, - привычно командовал Андрей. Он умел погружаться целиком в дело. Худощавый, жилистый, с всклокоченной шевелюрой - сейчас он был поглощен устройством жилья.
Палатка была двухместная, отрадно-желтенькая - хорошая палатка, польская, купили в складчину для таких вот вылазок вдвоем.
- Перекусим, да? - спросил Андрей, стягивая майку и энергично вытирая ею потные грудь и спину. - Посмотри, что там Верка в рюкзак натолкала.
- Ого, чего тут только нет! - удивился Виктор, доставая из рюкзака пакеты. - Это что? Курица? Яйца. Огурцы. Сало… Чего-то непонятное в бумаге.
- А, это ценная вещь, - заметил Андрей, заглянув в рюкзак через его плечо. - Пирог с капустой. Вершина творчества. Ты пошарь, там и грибочки в банке должны быть.
- Эх, черт, и куда я смотрел в институте! - воскликнул Виктор. Обычная шутливая реплика, дежурный застольный комплимент талантам Верки. Андрей на эту реплику неизменно промалчивал. Произошел с ними непонятный такой случай лет пять назад.
…Весной, набрав отгулы, решили вчетвером пройти по Чаткалу на катамаране. Андрей - командиром, как всегда. Дима и Сурен шли второй раз всего, а речка сердитая была, с характером. Порогов этих, водоворотов, камней! Да, гордая речка, горная, ее оседлать непросто.
Помнится, на второй день похода у него лопнул ремешок от шлема, но до сих пор не вспомнить - почему Андрей-то без шлема оказался. Спасательные жилеты были, верно, да только от них мало толку на этих горных речках. Течение бешеное - пошвыряет башкой о камни, и никакой жилет не спасет.
Андрея вышибло из катамарана неожиданно, стволом сухого дерева, низко наклоненного с берега над водой. Виктор сидел вторым, за Андреем, и когда того выбило в воду, вдруг увидел, что Андрей-то без шлема, и бросился за рыжей шевелюрой, крутящейся в водоворотах между камней. Прыгнул, не вспомнив о собственной незащищенной голове. Андрей плавать не мог, вот в чем было дело. И по сей день не научился плавать, урбанист чертов.
Здорово побило их обоих, пошвыряло вдоволь, наглотались; но Андрея - полуживого, он - полуживой, все-таки выволок.
Ребят - Диму и Сурена - отнесло дальше, они растерялись, неопытные.
Андрей просил Вере о приключении не говорить. Но уже в городе, когда ждали автобуса, Дима позвонил из автомата жене и случайно проболтался. Та, конечно, немедленно позвонила Верке: мол, встречай своих героев покалеченных…
Инвентарь - скатанные катамараны, палатки, весла - хранился всегда у Андрея в кладовке, после походов первым делом вваливались к нему, это уже традицией стало. Так что свидетелями сцены в прихожей были все.
Позвонили. Верка за эти полчаса, видно, успела наплакаться - открыла дверь зареванная, с набрякшими веками, и, когда увидела его перевязанную руку, вдруг завыла и бросилась, да не к мужу, а к Виктору - обняла за шею, прижалась, больно налегая на поврежденную руку. Он растерялся и даже испугался, когда поверх ее припавшей головы увидел незнакомое, какое-то гипсовое лицо Андрея.
- Вера, я - вот он, - хрипло, спокойно сказал Андрей… Сурен выручил - засмеялся; воскликнул с кавказским акцентом:
- Правильно, женщина! В ноги кланяйся! - Сурен редко пускал в ход этот акцент, но всегда кстати. - Он тебе кормильца спас, отца твоих детей!..
…Месяца три после этого странного случая он не появлялся у Андрея, и тот не приглашал. Потом чей-то день рождения подкатил, нельзя было не встретиться - и сгладилось, выровнялось… Но изредка он вспоминал лицо Андрея, каким было оно в тот миг - бескровным, смертельно-спокойным, - и осторожная мысль пробегала: а может, Андрей не так уж и счастлив, как представляется?
… - Слушай, это какая-то дивная курица, - заметил он, обгладывая смуглое крылышко. - Это не курица, а райская птица.
- Да, Верка ее с майонезом делает, с орехами…
- Сациви называется, кацо…
- Нет, это по-другому, в духовке кажется. А тебе не все равно? Ешь, - Андрей выломал куриную, перламутровую от майонеза, ногу и протянул ему. - Женись, тебе Ирина тоже приготовит.
- Даже самая дивная курица не стоит такой жертвы, - отшутился Виктор.
…Когда мылись, поливая друг другу воду из канистры, Андрей еще раз настойчиво спросил:
- Чего не женишься, бобыль?
- Отстань, - отмахнулся он, снимая с плеча Андрея полотенце. - Дай хоть здесь пожить спокойно.
- Нет, правда?
- Я тебе сто раз говорил: не могу я мать оставить, она больной человек! - он начал раздражаться. - А вместе они не уживутся.
- Сам виноват.
- Может быть… - он вздохнул. - И потом, Илюшка растет, возраст у него сейчас самый противный - четырнадцать… Он отца помнит хорошо… Знаешь, временами я такие его взгляды на себе ловлю…
- Еще бы не глядеть ему! Парень видит, как маме весело живется… Смотри, останешься когда-нибудь и без жены и без матери.
- Значит, судьба такая, - усмехнулся он.
- Не судьба, а ты - дурак, - спокойно сказал Андрей, взял из рук его полотенце и пошел к палатке. Крикнул оттуда:
- Я - пас! Лезу дрыхнуть.
…Солнце стояло еще высоко, трава звенела, тренькала, жужжала и зудела, и все это сливалось с теплым ветром в ровно дышащее молчание гор. И в густоте насыщенного звуками молчания раздавалось то далекое ржание пасущегося коня, то лай чабанской собаки.
Он накинул рубашку и сказал:
- Андрей, я прогуляюсь…
Тот не ответил, - наверное, уснул. Он подумал, что Андрей и вправду устал сегодня - все-таки за рулем, по горной дороге.
Через рощицу диких яблонь он вышел к подножию большого холма, на волнистом гребне которого паслись тонконогие кони, медально отпечатываясь на фоне акварельно промытого неба.
Он стал неторопливо взбираться, стараясь ничего не пропустить по пути, - ни корявого деревца миндаля, ни ящерки, мелькнувшей по камню; вдохнуть в себя прогретую солнцем пахучую благодать воздуха и не думать ни о чем - отбросить на эти пять дней тягостный бред своей городской жизни.
Навстречу ему на шоколадной лоснящейся кобыле спускался человек с ружьем за спиной. Подъехав, остановился и вежливо поздоровался. Это был мужичок-замухрышка, в телогрейке, в кирзовых сапогах.
Виктор угостил мужичка сигаретой, тот обрадовался, слез с лошади и охотно разговорился.
- Егер я, - охотно пояснил мужичок. У него было живое простоватое лицо монголоидного типа. - Туда-сюда еду, смотрю. На кабан запрещение ест… Я - егер, такой должныст строгий, смотреть нада…
Виктор объяснил егерю, что приехал вдвоем с приятелем, - во-он их палатка, желтая, ружей у них нет, стрелять не собираются ни кабанов, ни куропаток. Отдохнут дней пять и поедут… Места здесь красивые.
Егерь оживился и подтвердил, что места и вправду красивые, показал, как идти до водопада, - красавец водопад, метров двадцать высотой… Сказал - недалеко, километров пять до перевала, - знаменитая березовая роща, та самая, что еще при русском царе посадили. Каждый саженец в золотой обошелся.
Его шоколадная красавица гнула холеную шею, нехотя брала мягкими губами стебельки травы и, вскинув голову, косила каштановым зрачком.
- Там что - чабаны? - спросил Виктор егеря, кивнув на гребень холма.
- Чабаны, да, - заулыбался егерь. - Приятел бери, в гости ходи… Баран резать будем, шурпа, плов варить будем.
- Ну, спасибо, придем… - и он не удержался, похлопал кобылу по теплой шее, ощутив под ладонью упругую мощь лошадиного тела.
Егерь попросил еще сигарету, впрок, и вскочил на лошадь.
- Осторожно ходи, - посоветовал он. - Сыпун много, сель бывает… Вон там - он показал в сторону, где перекрещивались покатые гребни холмов, - там десыт человек от сель погиб.
- Когда? - быстро спросил Виктор, почувствовав, как неприятно ткнулось и заныло что-то в сердце. - В семьдесят четвертом? Разве здесь?
- Издес, - подтвердил егерь спокойно, - все спартсмен был, карта маршрута был, все был… - он вздохнул и тронул пятками лоснящиеся бока кобылы: - Хоп, отдыхай…
Виктор смотрел на круп удаляющейся лошади, на ватную спину егеря и пытался совладать с непонятным смятением.
Это была группа Позднышева, десять человек, и среди них - муж Ирины, Костя Мальцев… Да, Костя Мальцев, хороший парень… Как же он временами ненавидел его, мертвого, как ревновал Ирину - к имени, к памяти, к прошлым объятиям, - к мертвому ревновал.
Может быть, слишком явственно понимал в иные минуты, что она постоянно сравнивает их, сталкивает - мертвого и живого, и едва ли живой желанней ей и дороже…
Зачем же он оказался здесь, сейчас, что за беспощадная рука привела его сюда и развернула лицом к этим пустынным холмам - вот оно, место Костиной гибели. А теперь отдыхай - то есть мучительно и тщетно старайся выкинуть из головы хоть на пять дней ссоры с Ириной, Костиного сына, так похожего на отца, тяжелый характер матери, бесконечные визиты на дом врачей, однообразные телефонные разговоры - что еще?
- Переста-ань, - простонал он негромко, не понимая сам, к кому обращается: к себе ли, к Ирине, к мертвому Косте или к тому тайному мытарю, что ведает обрывистыми тропками его судьбы, держит карту его маршрута. - Ну что ты, что ты? Почему?.. Не надо, не мучай, не мучай!
…Он повернул в противоположную сторону и долго, изматывая себя, взбирался меж камней и кустов на крутой каменистый холм и, когда взобрался наконец на гребень, почувствовал, что обессилел.
Он повалился в траву - грудью, щекой, - в этот пронизывающий запах сырой земли и нескончаемой жизни, и долго лежал так, бессмысленно изучая торчащий перед глазами кустик молодого лимонника, еще какую-то тонкую травку с фиолетовой робкой крапинкой цветка.
Он перевернулся на спину, раскинул руки, принимая на грудь это любимое, непостижимое небо, и молча заплакал… Такое с ним бывало… В одиночестве, в горах или на море, он иногда плакал от сладкой ностальгической тоски по уходящей жизни. Всегда, с самого детства, очень остро он чувствовал мимолетность своей жизни и трепетно относился к прошлому, часто перебирал в памяти, перетряхивал - берег его, как бережет хозяйка и прячет дорогие вещи в шкафу.

(1 голосов, средний: 5 из 5)
Загрузка ... Загрузка ...

Метки Метки: ,   

Похожие записи

Оставить свой комментарий!

:D :) :crazy: :( lol :cry: О_о 8-) :dsadasccc: :-p :beer: :oops: больше »
выделите текст и воспользуйтесь тегами для лучшего форматирования

Поставьте галочку для комментирования:

  • загрузка...
  •